СТАРИК И УПАВШИЕ ОЧКИ

Как и в нынешнем 2023 году, Пасха 1944 года пришлась на 16 апреля. В воздухе уже пахнет Победой, свободой от фашизма, и заодно свободой церковной. Богоявленский собор в Елохове переполнен. Светлую заутреню совершает недавно избранный Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский). Неожиданно у одного из посетителей богослужения падают очки. Тут же к нему подскакивает благообразный бородатый старик и услужливо подает их. Он что-то шепчет поспешно. Через четыре дня его слова будут обсуждаться на государственном уровне, в переписке под грифом «Секретно».

Случайный эпизод этот, между прочих документов, хранит папка из фонда Государственного архива, составляющая переписку Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Народных Комиссаров СССР с органами НКГБ — НКВД (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 454 (3). Л. 20).

Чай, не резиновые

Советская Пасха 1944 года, сразу после того как Церковь в Союзе «разрешили», стала демонстрацией православного единения по всей стране. Тридцать московских церквей патриаршей ориентации и одна обновленческая распахнули свои двери для верующих в Светлую ночь Христова Воскресения, и повсюду собирались толпы. Ликование о Христе Воскресшем проходило под тщательным контролем советских чиновников, которые в одной только столице насчитали 120 тысяч человек, большинство, конечно, женщин. Каждый четвертый был отнесен к молодежи.

Так, в Богоявленский собор в Елохове устремилось до 10 тысяч человек, 8000 — в Петропавловскую церковь на Преображенской площади, столько же  в Свято-Духовскую на Даниловском кладбище. По 6000 человек насчитали в храме Иоанна Предтечи на Красной Пресне и церкви в честь Иоанна Воина на Большой Якиманке. Церковь Петра и Павла на Солдатской улице приняла около 4000 молящихся. При самом приблизительном подсчете, на оставшиеся храмы Москвы нагрузка составила в среднем более 3000 человек.

Много это или мало? Площадь Богоявленского собора, как известно, составляет 1164 квадратных метров, установленная вместимость — 3000 человек. Стало быть, по два-три человека на метр квадратный — перекреститься и слегка поклониться еще можно. А теперь представим 10 тысяч человек на той же площади… Как тут вообще можно было уронить очки и поднять их? Однако из песни слова не выкинешь — беспристрастным документам приходится верить. Да и каждый, кто, например, ездил в отечественном общественном транспорте, согласится: нет ничего невозможного для советского человека, когда он видит перед собой цель. В данном случае целью было желание попасть на богослужение.

Почти повсеместно в храмах были замечены военнослужащие, как рядовые, так и офицеры. Казалось бы, немного — от 10 до 20 человек в каждой церкви, но больше всего их — около 200 человек — собралось в Предтеченском храме на Красной Пресне. Защитники Отечества, конечно, очень интересовали службы государственного контроля: армия, как и школа, была зоной, свободной от религии, и никакая идеология, кроме советской, не должна была проникать в нее.

А теперь самое интересное: наиболее крупные церкви посетили представители и сотрудники иностранных посольств и иностранные корреспонденты. В Елоховском соборе, например, было замечено 25 иностранцев, среди них 14 представителей Американского посольства. Чтобы не допустить свободного общения с простым православным людом и неконтролируемой утечки информации, всех их пригласили в алтарь.

 

«Обратите внимание, какая давка!»

Но вернемся к нашему почти шпионскому фельетону. Кто же был посетителем в очках и кто — бородатым стариком из справки, представленной позднее в отчете заместителем председателя Совета по делам РПЦ Константином Зайцевым, и зачем было о них докладывать?

Оказывается, на патриаршую службу в собор вместе с иностранными корреспондентами  «затесался» литературный работник советского ежемесячного журнала «Славяне» (издавался с 1942-го по 1958 год и был органом Всеславянского комитета, созданного для «сплочения славянских народов в союзе со всеми свободолюбивыми народами для борьбы против гитлеровской Германии и ее вассалов»). Он-то и обронил очки и, принятый стариком за иностранного журналиста, услышал: «Обратите внимание, какая невыносимая теснота и давка. Это оттого, что храмов мало, большевики позакрыли и разрушили храмы» (Ф. 6991. Оп. 1. Д. 454 (3). Л. 20). 

Работник журнала оказался настолько «совбдительным» и «гослояльным» (ну, а по-человечески если сказать, то наверняка просто испугался, как бы чего о нем не подумали, как бы кто не заподозрил, что он с этим религиозным ревнителем заодно), что, недолго думая, сообщил о «доносчике» своему редактору Репину. А тот 20 апреля позвонил в Совет по делам Церкви зампредседателя Зайцеву. Кстати, редакция журнала «Славяне» располагалась с Советом по соседству, на одной улице: редакция — на Кропоткина, 10, а Совет — на Кропоткина 20. Москва — город хоть и большой, а глаза и уши у соседей не дремали, институт осведомительства в СССР был основан не только на идейности, но и на простом инстинкте самосохранения.

Далее Зайцев, самостоятельно наведя справки о фигурантах инцидента, уже официально докладывает в НКГБ: «С целью выяснения личности старика я расспросил сегодня управделами патриархии Н. Колчицкого, указав ему приметы старика». Внешность была подробно описана очкастым литработником: «…лет за 60, полный, солидный, с бородкой и лысиной, тип бывшего купца, одет в поддевку. Как видно, имеет какое-то служебное отношение к собору — церковный староста или что-то в этом роде, так как он следил там за порядком. Может быть, он делал это и добровольно, а не по обязанности». Колчицкий без колебаний ответил на запрос: «Это, по всем данным, Ситковский Борис Захарович, в прошлом церковный староста собора в городе Пскове, ныне постоянный посетитель Богоявленского собора и, хотя не имеющий никакого служебного отношения к собору, но старающийся принимать активное участие в приходской жизни, и всегда с антисоветским душком. Зять его, бывший военный, арестован в 1937 году, арестована и дочь».

В храм — не для молитвы?

На этом сведения о незадачливом церковном ревнителе Ситковском, едва, может, умышленно, может, по недалекости, не ставшим антисоветским провокатором, в документах обрываются. Нам не удалось найти информацию о дальнейшей его судьбе. Должно быть, в личном деле пожилого гражданина появилась соответствующая запись, которая уже не ему, как представителю «старого» поколения, а его молодым родственникам могла существенно попортить биографию и, как минимум, стоить советской карьеры.

А ведь казалось бы, какие-то упавшие очки и естественный  порыв вежливости — поднять их! Но если подумать. С чего бы пожилой тучный гражданин вместо того, чтобы сосредоточиться на молитве,  следил за чьими-то очками и летел опрометью через переполненный людьми храм, чтобы услужливо поднять и вернуть вполне молодому их обладателю? Возможно, с того, что, обознавшись, следил глазами за очкастым господином, искал и нашел возможность подбежать к нему и шепнуть на ухо фразу, компрометирующую СССР в глазах иностранцев. Видимо, обида на советскую власть и ненависть к большевикам в нем так были сильны, что вот это легальное, не преследуемое законом богослужение, это всеобщее ликование о Христе соотечественников вызывало не радость, какую испытывает истинно верующий, а досаду и желание спровоцировать некрасивый резонанс в зарубежных СМИ. Вот, мол, посмотрите, что творится при нынешней власти: в храме очкам некуда упасть, давка, теснота — а все оттого, что большинство храмов закрыто… И это был вполне правдивый, но все-таки антисоветский, очень не патриотический нарратив. Таким образом, бдительность советских органов, получивших сигнал, вполне объяснима, и принять Ситковского за провокатора были некоторые основания. 

А Пасха в том предпобедном году была действительно всенародной. Настрадавшийся за войну народ шел в храм не для сведения счетов с властями и не для контактов с иностранцами. Люди шли к Богу, молиться о родных и об Отечестве. 

Автор: Лилия Шабловская