Откуда началась эта порча, то есть оскудение веры в начале XX века, и кто в этом виноват? Когда слышу подобные вопросы, вспоминаю своих предков с малой моей родины, села Кремницкое Нижегородской области. Они не были борцами с безбожной властью, но при любых обстоятельствах оставались верными Богу и Православной Церкви. Вера и смирение – вот что было их оружием в противостоянии богоборцам. Пытались, как умели, и родных своих защитить, силой молитвы, конечно, чем же еще. А еще взяли на себя служение Богу в своем лишенном храма и пастырей селе.
И все же. С чего, а вернее – с кого начиналась в России эта волна безверия? Если и не «с головы», то и не с простого православного люда, наверняка. Не только «прогрессивная» интеллигенция и чиновничество того времени, но и многие из приближенных к царскому двору были, в лучшем случае, равнодушны к православию. Общеизвестный факт, что далеко не все из знатного окружения разделяли набожность императорской семьи. Вспомнить хотя бы мемуары Феликса Юсупова и его откровенные насмешки над благотворительными трудами великой княгини Елизаветы Федоровны, будущей преподобномученицы, и над внешним видом монахов, случайно встретившихся на пути блистательного князя.
Стараниями «передовой» литературы, а отчасти и по вине некоторой части духовенства, слабела православная вера и в простом народе. Но все же выстояла она и сохранилась. И мне хочется верить, что отчасти благодаря простым крестьянкам-молитвенницами. Они, я уверена, были в каждом советском селе. Молились за всех живых, читали Псалтирь по усопшим, за 30 верст носили крестить младенцев в единственный уцелевший в округе храм, собирали чудом уцелевшие иконы и многие годы спасали их от поругания. Претерпели до конца.
Я помню их, я их застала
О них я знаю не только по рассказам старших – сама застала в живых людей, еще до 1917 года получивших религиозное воспитание от своих родителей и учителей церковно-приходских школ. На примере своей тетушки Марии Васильевны Крюковой (Манюшки, как ее звали в деревне), я убедилась, насколько глубоким и разносторонним было это образование. Всего за три года учебы в церковно-приходской школе девочка научилась читать по-русски и на церковнославянском, грамотно писать каллиграфическим почерком, освоила азы арифметики. Но главное – получила такие крепкие основы христианского мировоззрения, от которых не отступала потом всю свою долгую жизнь. Впрочем, училась Манюшка старательно, за все время обучения, по ее рассказам, по всем предметам на круглые пятерки, один раз только получила четверку, да и то с плюсиком. Много позже я услышала от тетки, простой, на минуточку, деревенской женщины, аргументы в пользу Божественного сотворения мира, удивительно схожие с высказываниями профессора Алексея Осипова и академика Владимира Вернадского.
Кроме набожных родителей у девочки были две тетушки Евдокия и Марина, материны сестры. Всего в семье моего прадедушки Александра Лобанова было четыре дочери, а вот сына ни одного. Как ни трудолюбив был глава семьи, но при существующей в дореволюционной России системе землепользования семья была обречена на беспросветную бедность – ведь наделы земли выделялись только на мужскую «душу». К тому же его дочери не отличались ни красотой, ни силой, ни резвостью характера, и с замужеством у них как-то не складывалось, за исключением одной. Впрочем, особого желания выходить замуж сестры и не проявляли. В итоге Марину отправили в монастырь, где она была послушницей, выполняя работу на мельнице. Евдокия, несмотря на хроническую болезнь ноги, устроилась прислугой у врача в большом селе верстах в десяти от дома.
Замуж по воле отца – и пока смерть не разлучит
Совсем не хотелось замуж и Аннушке, но, когда отец просватал ее за Василия Крюкова, человека работящего и богобоязненного, ей и в голову не пришло противиться родительской воле. Несмотря на слабое от рождения здоровье, бабушка родила 12 детей, восемь из которых умерли в младенчестве.
Как бы много работы ни было в хозяйстве, день в семье бабушки начинался с молитвы. Благодаря неустанным трудам и бережливости, в доме был скромный достаток. И казалось, что самое трудное испытание досталось бабушке, когда супруга ее Василия забрали на Первую мировую войну. Случилось это, по моим подсчетам, летом 1916 года, когда бабушка была беременна последним своим ребенком – моим отцом. Последние беременности Анна переносила так тяжело, что едва могла ходить. А тут, пораженная страшной вестью, что остается без кормильца, и вовсе слегла. Но не осталась она одинокой в своей беде. Незамужние сестры, соседки уговаривали ее:
— Брось так убиваться, Аннушка. Ослабеешь, сляжешь совсем, так останутся детишки без отца и матери, ровно сироты. Давай лучше помолимся Казанской Божией Матери, Николаю Угоднику да преподобному Серафиму. Глядишь, и не оставит тебя Господь.
И она, превозмогая слабость, становилась на колени и усердно молилась Богу и святым Его. И услышал Господь. Благополучно разрешившись от бремени сыном, Анна стала поправляться. Сестры нянчились с дитем и помогали по хозяйству. Старший сын-подросток Михаил оставил учебу в гимназии и стал обрабатывать крестьянский надел. А после революции вернулся с войны муж, живой и невредимый. Рассказал, что перед отъездом на фронт он заезжал в монастырь попрощаться со свояченицей Мариной, и та надела ему на грудь образок Казанской Божией Матери, что и сохранил его от пуль, снарядов и происков лукавого.
Эх, теперь жить бы, не тужить… Но продолжения понятной и привычной жизни, хоть и трудной и полной переживаний, не случилось.
Настоящие скорби
Главные испытания ждали крестьянскую семью впереди. Свержение православного царя, гражданская война, создание колхозов и, как известно, – беспощадная борьба безбожных властей с религией. Ее результатом стало разрушение или осквернение храмов во всей округе. В самом же селе Кремницкое церковь Покрова Пресвятой Богородицы, где дедушка Василий состоял старостой, продержалась до 1937 года. В этом году прибывшие из районного центра чекисты вывезли из храма всю ценную утварь и книги в золоченых и серебряных переплетах, ободрали с икон украшенные каменьями оклады, а сами образа выкинули под овраг. С колокольни были сброшены колокола, а само деревянное здание храма сожжено.
Через год крестьян настиг страшный пожар, выгорела значительная часть домов, в том числе и у Василия Крюкова. Несчастье мои сродники приняли со смирением, как попущение Богом за грехи. Собрав все сбережения и продав, что еще оставалось ценного в амбаре, уцелевшем при пожаре, дед купил сруб и собственноручно поставил новый дом, сохранившийся и поныне. Однако, при строительстве Василий Михайлович сильно простудился и скоропостижно умер, по моим подсчетам, не дожив и до 60-ти лет.
Эту власть тоже считали от Бога?
При жизни дедушку, единоличника и церковного старосту, вероятно, спасало от репрессий то, что он никогда не держал в хозяйстве наемных работников, да и все имеющиеся средства производства (лошадей, инвентарь) добровольно сдал в колхоз. В избе по-прежнему находили приют и кусок хлеба странники, нищие и блаженные. Для них лишний раз топили баню, стирали и чинили старенькое белье. Как видно, заповеди Христовы мои предки помнили и исполняли неукоснительно и буквально. То же можно сказать и о воспрещении царственного пророка Давида ходить в «совет нечестивых».
Имело значение и то, что в семье Крюковых никогда и никто не выступал против новой власти – ни словом, ни тем более делом. Впрочем, об активном противодействии советским органам в селе Кремницкое я ни от кого не слыхала. Как не слышала, чтобы бабушки или тетка плохо отзывались о власть предержащих. Называли их «товарищи» с некоторой иронией, но без неприязни. Считали, что всякая власть от Бога? Этот вопрос я задаю уже сама себе, не имея возможности получить ответ из первых уст.
Тайной для меня осталось и отношение родственниц к помазаннику Божию императору Николаю. В доме на чердаке тайно хранились календари с фотографиями царского семейства. Как-то в разговоре с Манюшкой я услышала такую фразу: «А последний Царь-то, говорят, больно смирен был!» И вот что самое интересное: не было в этих словах никакого умиления, напротив – вроде некоторый упрек! Или мне это только тогда показалось?
Претерпевшая до конца
Как и для всего народа, самыми трудными стали для одиноких женщин военные годы. Бабушка, две ее сестры (Марину сразу после революции вместе с другими насельницами выгнали из монастыря, а жили сестры в маленькой избушке рядом с нашим домом) и две одинокие и уже немолодые дочери остались без кормильцев. Младший сын Александр (мой отец), отслужив три года в армии на Дальнем Востоке, оставался там все четыре военных года, из которых ровно две недели участвовал в боевых действиях. Старший сын Михаил, живший в Подмосковье, еще до войны был арестован по ложному доносу, да так и пропал потом без вести на дорогах войны.
Привычка к труду и молитвам не дали сгинуть слабосильным женщинам. Более шустрая из сестер Олимпиада пошла работать в колхоз. Усад, огород не дали помереть с голоду. Держали коз, с ранней весны до поздней осени заготовляли разные дары леса – себе на пропитание грибы, ягоды, орехи, на корм скоту – траву и листья.
Несмотря на слабое здоровье Анна Александровна прожила долгую жизнь, принимая любые невзгоды безропотно и с упованием на милость Божию.
Я училась в первом классе, когда бабушка ушла от нас к Небесному Отцу. Именно так, поскольку в милости Его никогда не сомневалась. Осталась она в моей памяти маленькой и щуплой, почти бесплотной старушкой. До сих пор вижу ее стоящей на коленях перед старинными образами в горящих блеском от усердных чисток ризах и восковых цветочках. Скудно освещен трепетным огоньком лампады «красный» угол избы, едва угадывается среди темной зелени фикусов и розана маленькая, низко склоненная фигурка.
Ей я обязана и тем чувством притяжения к Богу, что много лет хранилось в глубине души, и, наконец, привело в храм.
В наследство нам – и вера, и сомнения
При всем своем интересе к семейным корням, я своих предков совсем не идеализирую и должна сказать, что веру их трудно было назвать радостной. Непросто применить к ним слова Спасителя «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь меж собою» (Ин. 13, 35). Дедушка, по воспоминаниям, имел нрав скорее суровый, да и вообще в семье не было принято демонстрировать теплые чувства. Любили, заботились, но как долг велит, не больше и не меньше. Возможно, к этому присоединялись определенная формальность и жесткость в исполнении церковных обрядов, тяжело воспринимаемая детьми. Помню, как трудно мне было, когда тетка вместе с собой ставила на колени на молитву меня семилетнюю. При моей болезненной худобе это было тяжким испытанием. Но я молчала, накапливая в глубине души и веру, и сомнения.
А вот отец мой, Александр Васильевич, молчать не умел, и часто ввязывался с матерью и сестрой в споры на религиозные темы. Меня в детстве это раздражало – ну, верят старушки во всякую чепуху и пусть, зачем с ними связываться? Много лет прошло, прежде чем девочка стала понимать, что, отравленный атеистической пропагандой, отец, возможно, в спорах своих жарких подсознательно стремился, чтобы родственницы развеяли его религиозные сомнения. Почему я так решила? Очень уж сильно с годами отца стало тянуть в храм Божий. Как только при переезде семьи в город такая возможность представилась, он стал постоянно посещать Высоковскую церковь в честь Живоначальной Троицы в Нижнем Новгороде. Объяснял он это своей любовью к церковному пению. Думаю, однако, что дело было не только в этом.
Автор: Вера Крюкова