Почему свобода вероисповедания в СССР вызывала недоумение и у церковной паствы, и у ярых атеистов
По вопросу об истинных мотивах государства, которое пошло в 1940-х на реальные уступки Церкви, так и не найдено однозначного ответа. Да и тогда в недоумении по этому поводу, словно повисшем в воздухе, пребывали как атеисты, так и верующие. Для чего открываются храмы, совсем недавно закрытые и обращенные в объекты культуры или народного хозяйства? Надолго ли такая «милость» или ждать новых гонений? Изучая в рамках проекта «Церковь верных» материалы архивных дел, мы можем лишь почувствовать атмосферу тех лет, а почувствовав, приблизиться к пониманию ответа.
Колхозники на собрании
Пять больных вопросов от председателя «Красной нивы»
В Центральном государственном архиве Октябрьской революции хранится письмо председателя колхоза «Красная нива» Поздняковского сельсовета Тарусского района Калужской области П. П. Самохина в отдел пропаганды и агитации при Тульском областном комитете ВКП(б) (орфография и стилистика здесь и далее сохранены): «Настоящим прошу вас ответить мне по вопросу религии в период военного времени, — старательно-официально начинает он. — Мне это требуется для того, что я имею общественную нагрузку. Также поручение мне это нужно для того, что приходится сталкиваться с такими вопросами, и я затрудняюсь на них ответить. Поручение мое: агитатор по сельсовету». (ЦГАОР СССР. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 14. Л. 36).
Приходится только предполагать, каким двусмысленным стало реальное положение большевистских агитработников после принятия в 1936 году сталинской Конституции, объявившей свободу вероисповедания, а главное — после созванного лично вождем мирового пролетариата в 1943 году Архиерейского собора. Вся идеологическая база их работы пошатнулась, коль скоро отныне вместо дискредитации религии и физического устранения любых проявлений культа требовалось уважение прав верующих и, как следствие, возвращение им всего того, что было вполне обоснованно отнято. Какую же принять линию поведения, с каким лицом продолжать атеистическую пропаганду и политпросвещение масс?
«Я задавал вопросы относительно религии в районной партийной организации — тов. Горьбенки и получил от него ответ относительно открытия церквей такого содержания, что попы много помогли и вложили своих средств для дела разгрома фашизма, поэтому наше правительство пошло временно на уступки с тем, чтобы религию направить для пользы разгрома общего врага. Я с этим не согласился и не был удовлетворен ответом, поскольку прочитал книгу В. И. Ленина «Социализм и религия» (Партиздат, ЦК ВКП(б), 1937 г.), в которой говорится: «Религия есть один из видов духовного гнета рабочего класса и крестьян, задавленного вечно работой и одиноч.». Религию В. И. Ленин характеризует как «опиум народа» и «разорение беднейшего крестьянства».
В сознании председателя колхоза все просто и однозначно: раз «опиум» и «разорение», значит нажиться государству и народу на Церкви не удастся, скорее, следует ожидать обратного. Неужели же товарищ Сталин этого не понимает? И потому твердо стоящий на ленинских позициях Самохин не стесняется обращаться ни к районному, ни к областному руководству. И, коль скоро районная власть отвечает неубедительно, адресует вышестоящей инстанции следующие пять вопросов:
«1-й вопрос: какие есть изменения относительно религии в период военного времени против мирного времени?
2-й вопрос: какие открыты особые отделы при Наркомате по вопросу религии?
3-й вопрос: какие организованы курсы или семинарии для обучения попов, и чем это вызвано?
4-й вопрос: почему открываются церкви в период военного времени, которые ранее не работали?
5-й вопрос: чем вызваны все эти четыре вопроса: по предложению наших союзников или нашего Правительства, или просто вымысел и болтовня чуждых людей для подрыва нашего государства?»
Копия письма председателя колхоза Самохина в отчете уполномоченного
«Бросьте это дело!»
Получил ли товарищ Самохин официальный ответ на свой запрос, мы не знаем: в упомянутом архивном деле № 14 соответствующего документа не обнаружено. Возможно, разъяснения были даны ему лично местным уполномоченным по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР. Однако, надо думать, таких недоумевающих председателей колхозов и подобных им должностных лиц по всей стране было немало. И многие из них отнюдь не стремились действовать в рамках закона, а поступали по собственному разумению, так, как подскажет им большевистская совесть.
Например, 10 мая 1944 года воронежскому уполномоченному Совета по делам Русской Православной Церкви при СНК СССР Кириллову поступила жалоба священника Петропавловского молитвенного дома станицы Дядьковской Кореновского района И. М. Ярошевича на председателя колхоза «Парижская Коммуна», который «25/IV–44 г. в отсутствие представителей церковного совета общины взломал замок и выбросил из занимаемого верующими здания все культовое имущество и изъял из пользования это здание» (ЦГАОР СССР. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 14. Л. 98–103). А «в 1946 году председатель колхоза «Правда» Костубского сельсовета Спасского района Рязанской области Носкова забрала из церкви иконостас, хоругви, двери и порубила их на дрова» (ЦГАОР СССР. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 454. Л. 77–80).
В информационных сводках о состоянии религиозности в СССР за III квартал 1946 год приводится оценка положения Церкви хиротонисанным в самом конце войны епископом Херсонским и Николаевским Михаилом (Раевским). Он говорит о заметном охлаждении людей к вере после войны и объясняет это «боязнью ответственности в будущем за принадлежность к Церкви» и «наличием отдельных открытых заявлений верующих и представителей местных органов власти, например: предколхоза в с. Карозаминка Голопристанского района на обращения к нему священника по поводу молитвенного дома в присутствии многих прихожан заявил: «Бросьте это дело, скоро это все полетит к черту» и т.д. (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 118. Л. 64–71).
Стало быть, в сознании советских руководителей на местах мысль о временности и несерьезности послаблений верующим была весьма распространена. Передаваемая из уст в уста, она вызывала все больше доверия, так что даже сам уполномоченный по делам Церкви вынужден согласиться и на одно из писем заметить: «такое заявление епископа я рассматриваю как выражение того, что у нас нет свободы вероисповедания, а налицо ограничение и даже ответственность в будущем (преследование)» (Там же).
Религию разрешили «для замазки глаз Америке и Англии»?
Не только председатели колхозов, но и руководители районов затруднялись с пониманием новой линии партии в отношении Церкви. «От группы верующих станицы Раевской Верхне-Баканского района (Краснодарский край – Ред.) в крайисполком поступило заявление об открытии церкви. В этом заявлении указывается: «Верхне-Баканский райисполком отказал нам в церковном здании, мотивируя тем, что для колхоза нужен клуб, и угрожали, что кто будет хлопотать о храме, с тем они расправятся, забывая о демократии советской страны и свободном вероисповедании» (ЦГАОР СССР. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 14. Л. 41–53).
Чем дальше от центра, тем меньше районное партийное руководство оглядывалось на политические нововведения в отношении Церкви. Уполномоченный Совета по делам Церкви в Киргизской ССР Соловьев сообщает: «Зав. райпарткабинетом Пуговкин (Покровский район, Таласская область), выступая перед началом киносеанса с антирелигиозным докладом, на вопрос одного из присутствующих, какая религия разрешена в СССР, заявил буквально следующее: «Религия в СССР разрешена лишь только временно для замазки глаз Америке и Англии. Это как очковтирательство». Ясно, что, выслушав информацию о положении религии в СССР вроде приведенной выше, исходящую из уст ответственного районного партработника, население принимает на веру антисоветские измышления о временном периоде религиозной свободы и о «нажиме» Англии и Америки на правительство СССР в данном вопросе» (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 118. Л. 15–30).
В отчете за III квартал 1946 года по Запорожской области уполномоченный докладывает: «во многих населенных пунктах одни и те же вопросы со стороны учителей и работников молодежи: как долго будет существовать у нас церковь, ведь ее посещают два десятка старых людей и т.д., с каких средств существует церковь и священники, если такое незначительное посещение» (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 118. Л. 64–71).
«Врут на бумаге»
Не верили в дарованную свободу вероисповедания и сами православные. Слишком свежи были воспоминания о черных днях русского православия. Как в пословице, обжегшись на молоке, на воду дули. Поэтому любая бюрократическая проволочка в вопросе об открытии церкви рассматривалась заявителями «как гонение на Церковь».
Об этом читаем в информационном докладе от 7 апреля 1944 года уполномоченного по Воронежской области Гостева: «Так, например, в заявлении об открытии церкви председатель церковного совета из с. Песок Лесковского р-на Шалаев Мефодий Прокофьевич пишет: «Центр своими распоряжениями неправду пишет, врут, что в СССР открывайте церкви только на бумаге, а фактически нету ничего» (ЦГАОР СССР. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 14. Л. 72–80). А «уполномоченная группы верующих из села Каменное Грязинского р-на Меринова Марфа Е. пишет, что, когда она обратилась к секретарю исполкома Грязинского райсовета депутатов трудящихся по вопросу открытия церкви, присутствовавший там зав. Грязинским райторготделом Астахов стал ругать ее нецензурными словами и нанес ряд оскорблений. Председатель исполкома Грязинского райсовета депутатов трудящихся тов. Гальцев пригласил Меринову М. Е. в свой кабинет и стал угрожать арестом и ругал нецензурными словами» (Там же).
Из доклада уполномоченного по Воронежской области на 12 июля 1944 года: «В поступившей ко мне жалобе от священника Преображенского молитвенного дома ст. Губской Мостовского района Быстроумова, последний выступает с таким требованием: «Стансовет, выражаясь мягко, имеет недоброжелательное отношение к общине, что мешает осуществить некоторые наши проекты. Так, мы думаем своими средствами засеять и убрать гектара 2–3 (кукурузы и подсолнуха), частично для Красной Армии, частично на ремонт храма (на масло для краски). Но указанное обстоятельство расхолаживает как церковный совет, так и верующих и поселяет недоверие в продолжительность нашего существования».
Недовольны были правовым положением Церкви многие простые священники. Из села Мерча Бородянского района Киевской области священник Ренский жаловался: «Только кровь портишь, когда московский журнал («Журнал Московской патриархии» – Ред.) читаешь. На все лады там свободу Церкви склоняют, а какая тут свобода. Попробуй собрать верующих, церковь открыть, что тебе скажут. О всем пиши, обо всем проси, на все разрешение спрашивай, уполномоченных наставили, за каждым словом твоим, за каждым шагом следят. Какая же это свобода?» (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 118. Л. 30–32).
Неудивительно, что общее настроение народного недоверия к изменению правительственного курса по отношении к религии исключало надежду на наступление подлинного духовного ренессанса в 1940-е годы. Православные по-прежнему чувствовали себя в родной стране как в резервации.
