ЭПИЗОД В СТРАНЕ СОВЕТОВ

20 апреля 1944 года, на Светлой седмице, в кабинет высокопоставленного советского чиновника вошел мятущийся душой человек — 33-летний артист Михаил Зернов. Он пришел за советом, стоя на жизненном перепутье. Короткая беседа, уклончивый ответ представителя органов… Как распорядился его советом посетитель, и о чем он, собственно, советовался? Дополняем сведениями из ранее совершенно секретной переписки с НКВД дальнейшую общеизвестную историю личности посетителя.

Встречи с частными лицами, не представляющими никакие организации, — одна из самых интересных страниц в официальной переписке председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Георгия Карпова с органами НКГБ-НКВД. Именно отчеты об этих визитах, скрупулезно и профессионально запротоколированные, дают живое представление о стихии духовной жизни в СССР, движении идей в среде немногочисленной православной интеллигенции, особенно в связи с началом в 1943 году советским правительством курсом на свободу вероисповедания .

По семейным обстоятельствам

Читая рассказ Михаила Зернова о себе в изложении Карпова (Ф. 6991. Оп. 1. Д. 5. Л. 21–23) , трудно отделаться от мысли о том, насколько его судьба является закономерным продолжением его среды и насколько при этом сам он этой среде сопротивляется.

Коренной москвич, выросший без отца (по собственному признанию, незаконнорожденный), с детства «глубоко религиозный, хотя в семье больше никого нет верующих». На сцене с 17 лет, но артистом самокритично считает себя посредственным, без перспектив роста. До 1937 года работал актером в театре Симонова, а ныне заведующий постановочной труппой в Театре миниатюр. К 33 годам (возраст Христа) в нем еще не остыла жажда по-настоящему найти себя в жизни.

Разочаровавшись в своих артистических способностях, Михаил Викентьевич и на административном поприще видел препятствия: от администраторов любых уровней, даже театральных, требовалось членство в партии, что кардинально противоречило его религиозным убеждениям. В театрах ему неоднократно предлагали вступить в комсомол и партию, но он «во всех случаях откровенно заявлял, что является верующим». Он знал о заседании театральной партгруппы по вопросу о его религиозности, состоявшемся 19 февраля, и решений его не боялся, считая, «что вопрос об уходе из театра нужно решать, прежде всего, ему самому». Он уже был к этому полностью готов и только искал способы.

Особенно усилилось его желание уйти со сцены и принять активное участие в церковной жизни «после того, как ему стало известно об избрании Сергия Патриархом, о приеме митрополитов товарищем Сталиным и об основании Совета по делам Русской Православной Церкви при СНК СССР». Видимо, это многим дало надежду, но именно в нашем герое упомянутые события произвели такой эффект: открылись возможности, и душа запросила перемен!

Препятствия, однако, были на бытовом уровне. Никто в семье (а это живущие с ним мать и отчим, бухгалтер в «Интуристе», а также фиктивная жена и ее дочь, заботу о которых Зернов по какой-то причине взял на себя) не сочувствовал его стремлению заменить крестом мельпомену. О своей жене Михаил Викентьевич заявил Карпову, что это «женщина старше его по возрасту, с которой он ни в церковном, ни в гражданском браке не состоит. Была она раньше женой некоего Краснова, но он страдал запоем, и она сошлась с Зерновым, имея дочь, воспитание которой до совершеннолетия Зернов считает своей обязанностью, хотя заявляет, что уже много лет ничего общего у него с этой женщиной, которую он называет женой, нет».

Не будет ли служение Богу изменой Отечеству?

Много лет назад он пел в церковном хоре, общался со священниками, посещал храмы, но после вступления в театральный профсоюз от активной церковной жизни отошел, оставаясь при этом глубоко верующим. Может быть, останавливало и опасение, вызванное арестом друга — священника Жукова, обвиненного в антисоветской деятельности. Михаил, вынужденный быть свидетелем, характеризовал обвиняемого только с хорошей стороны. В виновности друга сотрудники НКВД убедить Зернова не смогли.

Так или иначе, мосты, соединяющие его с Церковью, рушились. Для открывшегося «Журнала Московской патриархии», например, Михаил Зернов написал две статьи («Мысли перед Крестом Господним» и «Христос воскресе»), но их не опубликовали. Одним словом, «чувствуя явное душевное раздвоение и находясь в тупике, — докладывает Карпов, —  Зернов <…> желает быть или военным священником, или священником вообще, или поступить в богословский институт. Так как учеба в богословском институте не даст возможности ему материально помогать в воспитании дочери, он должен отказаться от этого. Военных священников в СССР нет. Поэтому остается одно — быть священником в Церкви, и он по этому поводу имел переговоры с недавно посвященным в епископы Борисом Виком, выехавшим на Украину, который приглашал его, Зернова, к себе».

Вот бы и славно, и в добрый путь! Что же хотел Зернов от Карпова? Прежде всего, он «хотел узнать, не может ли Совет содействовать его переходу на церковную работу, и выяснить, не будет ли его переход <…> пониматься как измена Родине». Связка «Богу и Отечеству», укоренившаяся в сознании еще дореволюционной верующей интеллигенции, здесь явно прослеживается: Михаил Викентьевич не желает поступиться ни тем. Ему нужно было, как ни странно, нравственное отпущение со стороны государственного чиновника, а, возможно, и страховка от дальнейших репрессий (не зря был упомянут репрессированный Жуков).

Каков был ответ Карпова? «Зернову было сказано, что по этому вопросу давать какие-либо советы ему мы не можем. Этот вопрос исключительно личный. Также Совет не может оказывать какого-либо содействия и по вопросу возможности его назначения в качестве священнослужителя», «т.к. Совет назначением духовенства не занимается и не может давать каких-либо рекомендаций патриархии». Тем не менее, от личного мнения Карпов, видимо, хорошо знакомый с каноническим правом, уклоняться не стал и прямо заявил, что считает невозможным совмещать священнослужение с актерской работой.

Манифест-обращение к ложно стыдящимся

Как и многие посетители Совета по делам Церкви, к Карпову Зернов явился не с пустыми руками. С собой он принес машинописную статью на 42 страницах под заголовком «Как я верую». Ни много ни мало это было манифестом верующего интеллигента в новых условиях церковной весны. В предисловии говорилось, что «это опыт рассуждения о возможности сочетания в одном человеке среднего культурного уровня верного сына Православной Церкви и верного сына советского государства, при полной психической уравновешенности и физическом здоровье».

Автора беспокоило состояние тех верующих, которые страдали не от государственных гонений, а от атеистического общественного мнения, ложно стыдящихся и поэтому отходящих от Церкви. Для них он и написал свой «опыт», состоящий из трех разделов. В первом он разбирал основы веры вообще, во втором — основы христианской морали, и в третьем — основы православия, известные среднему советскому христианину. При этом он не считает себя вправе философствовать и поучать, «но побеседовать с единомышленниками он считает себя вправе и в силах». Себя, уточняет он, «среднего человека, плоть от плоти от огромного большинства человечества, которое величаю обывателями». Себя, выстрадавшего свои убеждения «под перекрестным огнем близких и знакомцев, настроенных атеистически».

Целью исследования было «доказать, что психически и физически абсолютно здоровый стопроцентный советский человек может быть одновременно активным борцом за новую жизнь и активным членом святой Православной Церкви». Доказать, что православие «не противоречит здравому смыслу», во-первых, и «не контрреволюционно», во-вторых. Что «вера не удел отсталых или психически ненормальных людей, а достойное всякого уважения, хотя пусть и непонятное для него, атеиста, состояние человеческого духа».

Зернов осуждает попытки использовать Церковь как союзницу в борьбе с новым строем, считая, что именно атеистическое общество, а не власть пытается уничтожить религию. «Борьба с обществом гораздо тяжелее, если его не поддерживает сила, — заявляет он. — Почему? Потому что борьба с властью очень часто окружает борющихся ореолом мученичества. Борьба же с общественным мнением, ставит их в смешное положение чудаков, маньяков, даже помешанных, в лучшем случае — фанатиков».

Прочную включенность Православной Церкви в государственный аппарат царской России автор считает одной из причин того, что общество «и ее причислило к подлежащим уничтожению институтам. Поистине с грязной водой вознамерилось выплеснуть и ребенка». Однако верность Родине в годы великих испытаний и борьбы с фашизмом доказывает немеркнущую животворность Церкви.

«В бурные жизнеутверждающие годы строительства, — заявляет автор статьи, — нужны цельные, бодрые духом люди, а не надломленные, слабовольные индивидуумы». Кем же был он сам, мятущийся духом 33-летний актер, пришедший к советскому чиновнику за благословением перейти на церковную работу?

А оказалось, что…

Так случилось, что большой исторической эрудиции у меня нет, и когда этот любопытный документ из архивной папки попался мне на глаза, я уже начала делать неутешительные выводы о судьбе верующей интеллигенции в Советском Союзе. Мол, что могло ждать ее кроме духовных метаний и, в лучшем случае, незаметного прозябания где-нибудь подальше от центра… Но, на всякий случай, я задала в электронном поисковике: «Михаил Зернов». И была поражена своему невежеству — и той яркой судьбе, которая ждала этого человека буквально вскоре после описанного визита к Карпову.

Итак, «Киприан (Зернов), в миру Зернов Михаил Викентьевич, родился 25 января 1911 г. в Москве. 10 августа 1944 г. рукоположен во диакона (целибат), а 12 августа — во священника к Троицкой церкви села Наташино под Москвой. 20 июля 1945 года назначен настоятелем этого же храма. В этом же году одновременно исполнял должность секретаря управляющего Московской епархией. С 12 мая 1948 года — настоятель Скорбященского храма Москвы в сане протоиерея. В 1950–1951 годы — управляющий делами Берлинской епархии, настоятель кафедрального собора г. Берлина. С мая 1955-го — начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме. С 1 ноября 1956 года — член хозяйственного управления Московской патриархии, благочинный подворий. С конца 1958 г. — благочинный Германской епархии с правом ношения митры. С марта 1961-го — благочинный Патриарших приходов в Финляндии и зампредседателя Отдела внешних церковных сношений Московской патриархии. В июле 1961 года пострижен в монашество с именем Киприан и вскоре возведен в сан архимандрита. 6 августа 1961 г. хиротонисан во епископа Подольского, викария Московской епархии оставлением в прежних должностях. С 14 ноября 1961 г. — епископ Дмитровский, управляющий делами Московской Патриархии. В августе 1963 года возведен в сан архиепископа. С 20 мая 1964 г. — архиепископ Берлинский и Среднеевропейский, экзарх Средней Европы. 23 июня 1966 года уволен на покой. Жил в Москве, оставаясь почетным настоятелем Скорбященского храма. Скончался перед началом воскресной литургии 5 апреля 1987 года в своей комнате под колокольней Скорбященского храма»…

Некоторые воспоминания о нашем герое показались мне достойными упоминания: «О себе он говорил так: «У меня очень левые политические убеждения, но в области церковной я — консерватор». И это вполне соответствовало действительности», «У владыки было весьма спокойное, равнодушное отношение к деньгам. Он вовсе не был сребролюбцем, хотя в свое время имел почти неограниченные возможности обогащения», «…в приемной у владыки почти никогда не было очереди, ибо он поступал как старые русские сановники — выходил из кабинета и спрашивал каждого посетителя, по какому он делу».

Вот такая цельная, сохранившая себя личность. Наша архивная история, как оказалось, была со счастливым концом. «Абсолютно физически и психически здоровый» «человек среднего культурного уровня», «верный сын Православной Церкви и верный сын советского государства» (не благодаря, а вопреки) поистине смог найти себя и свой путь.

Текст: Лилия Шабловская